Название: Первая скрипка
Фэндом: Хеталия
Персонажи: Германия, Россия
Размер: ~770 слов
Предупреждение: не знаю, насколько концепт co-stars распространяется на музыкантов оркестра, нооо среди них тоже есть звёзды, ребят ¯\_(ツ
_/¯
- Это уже третья рюмка за вечер. Остановись.
- Считать выпивку также пошло, как считать поцелуи, Людвиг.
Улыбка у Ивана жесткая, даже чуть презрительная. Но она отдает какой-то внутренней слабиной, неуверенностью, как трещины на льду кажутся зловещими – но на деле свидетельствуют о его ломкости и хрупкости. И эта тревожная нотка – не только в улыбке, но и в скупости жестов, в сгорбленной широкой спине, в наспех расстегнутых верхних пуговицах белоснежной рубашки. Словно Брагинский задыхался, сидя рядом с распахнутым в нежно пахнущий сиренью петербургский вечер окном.
- У нас завтра концерт, - решил напомнить Людвиг, помассировав виски. - Выпьешь ещё немного, и перепутаешь мой контрабас со скрипкой.
- А говорят, немцы – логичный и чрезвычайно умный народ. – с каким-то веселым сожалением вздохнул Иван. – Ты забавный. Как можно настолько забыться, чтобы предать свой инструмент?
читать дальшеВопрос был риторический – Брагинский снова потянулся за бутылкой.
Да. Однажды он сказал, что его сердце – это его скрипка.
Людвиг тоже не понимал «этого странного русского», и одновременно с досадой и восторгом осознавал, что, скорее всего, не поймет никогда. Не до конца. Перед тем, как приехать в Санкт-Петербург – покорять новые высоты в составе одного из знаменитейших оркестров, он наслушался от знакомых о той самой загадочной русской душе, но никто толком так и не смог ему объяснить, что она из себя представляет, и, не желая оперировать размытыми понятиями, он определил её в разряд глупых клише и мифов. Но миф был живее всех живых.
- Нет, это уже невозможно, – Людвиг всё-таки не выдержал, вскочил, отобрал треклятый опьяняющий яд из чуть подрагивающих рук, отставил бутылку подальше. Иван уставился на него своим холодным, пугающе-трезвым взглядом: но Байльшмидт решил отстоять свою точку зрения до конца. – Это зависимость! Ты ведь мог бы добиться куда большего, чем медленно спиваться здесь, Иван. Ты проматываешь деньги в первый же день получки, пьешь, хамишь тем, кто мог бы помочь тебе выбиться в люди… Ты мог бы покорить Европу, да что там, весь мир! Ведь твой талант…
Лично для Людвига русская душа была на веки веков связана с безумным ледяным огнём в фиалковых глазах. Вот и сейчас – вспыхнули злобными, колючими звёздами полярной ночи.
- Мой. Мой талант, Людвиг. – полупустая рюмка была резко опущена на столешницу, словно молоток судьи. – Не публики, не дирижера, не оркестра - мой. Другие не слышат и не чувствуют и малой доли того, что я вкладываю в каждую ноту. Так какая разница, играть в столичных оркестрах или в переулках?
Людвиг бессильно опустился на соседнее кресло. Разница была, но что толку спорить, доказывать, убеждать? От этого человека остались-то уже только отчаянно-живые, страшные глаза да старая-добрая скрипка.
- Хотя нет, вру, разница есть. – ответил сам себе Иван, повеселев. – В оркестре дают больше денег. Больше денег – больше водки.
- Прекрасная мотивация. – недовольно буркнул Байльшмидт. – Хоть что-то радует тебя.
- Меня в этом мире ничего не радует. – снова резко посерьезнел Брагинский. – Ничего, кроме музыки.
Иван был самым странным, талантливым и чудесным человеком, которого Людвиг когда-либо встречал. С какой-то непонятной, затаенной тоской глубоко внутри, он беспощадно и будто бы с удовольствием себя губил, и вместе с собой – свой талант, словно одновременно любил и ненавидел его больше всего на свете. Байльшмидту, амбициозному музыканту, грезящему о будущей славе, подчас трудно было признавать чужой дар, но в случае Ивана он не сомневался ни минуты.
Стоило ему в руки взять смычок, как он из смертельно уставшего Атланта превращался в гения, в само вдохновение.
Людвиг никогда не слышал, чтобы кто-то играл так. Здесь не было ни совершенства техники, ни методичности, которую оттачивал и которой так гордился он сам. Была страсть. Неистовые, сжигающие изнутри чувства, которые скрипач мог доверить только своей изящной лакированной спутнице-скрипке. Жизнь, бессознательно схваченная во всей своей красоте и во всем своем уродстве, врасплох, неожиданно, естественно – и оттого так до боли пронзительно. Пусть скрипка Ивана была его сердцем, он умел бесподобно играть на инструментах душ других людей, выводя самые немыслимые ноты и обращая их, по своему желанию, то в улыбку, то в плач.
Эта страсть покорила и Людвига.
- Хочешь, чтобы я сыграл? – фиалковые глаза вдруг теплее сирени. – Только для тебя?
Байльшмидт не успевает ничего ответить; в кресле рядом уже безумный незнакомец со скрипкой.
Первые звуки и немецкий контрабасист уже во власти музыкальной вьюги, дикой, злой, играющейся и восторженно-свободной. Иван прикрыл глаза – их раскаленный аметистовый блеск должен теперь быть обращен вовнутрь, на себя, чтобы безжалостно вытаскивать наружу чувства, мысли.. и превращать их в ноты. Пальцы и руки, а за ними и смычок немного дрожали, и получались иногда совершенно причудливые мелодии: что-то отчаянное, больное, безоглядно-шальное. Иван играл порывисто, нетерпеливо, словно боясь не успеть, часто импровизировал – удачно и не очень, подчас заставляя скрипку надрывно звенеть от боли и разрезать напряженный воздух между музыкантом и его единственным слушателем.
В этих отблесках последних, невыносимо ярких искр умирающего таланта было что-то чудовищно красивое.
-
-
08.05.2017 в 18:25Рассказ, в котором можно смаковать каждое предложение. И каждое - как нота, абсолютно необходимая для создания гармонического произведения.
Действительно, музыка не просто заявлена как тема рассказа и как профессия-призвание персонажей. Она каким-то танственным образом проникает в сам текст. Даже в мышление персонажей, которых даже мысленно не получится заменить на, скажем, шахматистов.
- Это уже третья рюмка за вечер. Остановись.
- Считать выпивку также пошло, как считать поцелуи, Людвиг.
Какие у тебя диалоги, какие диалоги!!! Хочется цитировать, и цитировать... Краткие, отточенные фразы - а через них сама суть персонажей. Как в хорошо написанной пьесе.
- Хотя нет, вру, разница есть. – ответил сам себе Иван, повеселев. – В оркестре дают больше денег. Больше денег – больше водки.
- Прекрасная мотивация. – недовольно буркнул Байльшмидт. – Хоть что-то радует тебя.
- Меня в этом мире ничего не радует. – снова резко посерьезнел Брагинский. – Ничего, кроме музыки.
- У нас завтра концерт, - решил напомнить Людвиг, помассировав виски. - Выпьешь ещё немного, и перепутаешь мой контрабас со скрипкой.
- А говорят, немцы – логичный и чрезвычайно умный народ. – с каким-то веселым сожалением вздохнул Иван. – Ты забавный. Как можно настолько забыться, чтобы предать свой инструмент?
Я же говорю - хочется цитировать-цитрировать, и даже растаскивать на цитатки)
Улыбка у Ивана жесткая, даже чуть презрительная. Но она отдает какой-то внутренней слабиной, неуверенностью, как трещины на льду кажутся зловещими – но на деле свидетельствуют о его ломкости и хрупкости.
И какие метафоры не просто ради метафор - а для точной (и какой точной!) психологической характеристики!!
Иван прикрыл глаза – их раскаленный аметистовый блеск должен теперь быть обращен вовнутрь, на себя, чтобы безжалостно вытаскивать наружу чувства, мысли.. и превращать их в ноты.
Я же говорю - сложно перестать цитировать, и составить собственные мысли во что-то осмысленное) Хочется торжественно молчать)))
Молчать и думать над тонким и нигде, ни в одном месте не фальшивящем размышлении о таланте и месте таланта мира, о том, что на самом деле представляет собой "закапывание таланта". Ориентировка на успех, расчётливость - или растрачивание, раздаривание, нарочитая нерасчётливость...
"...Другому как понять тебя?"